1. "От всего человека вам остаётся часть / речи…"
"В начале было слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог" (Иоан. 1, 1).
"Язык - начало начал. Если Бог для меня и существует, то это именно язык".
Христианское благовестие и сентенция Иосифа Бродского, в сущности, стоят на разных полюсах, несмотря на внешнее сходство. Поэт пытается создать альтернативное лингвоцентрическое мировоззрение, где все исходит из языка, свершается для языка и в язык возвращается. Он создает свою мифологию языка, в которой язык - творец подлинной жизни и гарант бессмертия. И. Бродский в своём мире декларирует замещение Бога языком. Попытаемся рассмотреть и раскрыть этот миф. И здесь нужно сразу определиться с понятием мифа. Мы пользуемся этим понятием в том значении, в котором оно было раскрыто в работах А. Ф. Лосева. В работе "Диалектика мифа" ученый писал, что "миф есть наивысшая по своей конкретности, максимально интенсивная и в величайшей мере напряженная реальность. Это не выдумка, но - наиболее яркая и самая подлинная действительность. Это - совершенно необходимая категория мысли и жизни...". То есть для сознания, обладающего тем или иным мифом, этот миф является подлинно жизнеустрояющим, устанавливающим свою гносеологию, аксиологию, телеологию. Именно таков языковый миф И. Бродского.
Как было показано в главе 1, "вольтова дуга" в поэтическом мире И. Бродского - противостояние поэта Времени и Пространству, которые в чистом виде есть форма небытия. Борьба ведется единственным средством - языком. А. Глушко писала: "В статьях и эссе самого Бродского Время и Пространство - категории трансцендентные, существующие как при нас, так и вне нас. (Тогда лучше говорить имманентно-трансцендентные. - Р. И.). Однако, они могут поглощаться языком, поскольку лишь язык наделен способностью не столько отражать действительность, сколько ее рождать. Язык творит мир... Мир превращён Бродским в языковую стихию, захватывающую пишущего и ведущую его за собой".
"Захват" пишущего языком - один из основных элементов языкового мифа. В Нобелевской лекции И. Бродский так раскрывает "механизм" стихописания: "поэт всегда знает, что то, что в просторечии именуется голосом Музы, есть на самом деле диктат языка; что не язык является его инструментом, а он - средством языка к продолжению своего существования. Пишущий стихотворение пишет его потому, что язык ему подсказывает или просто диктует следующую строчку. Пишущий стихотворение пишет его прежде всего потому, что стихосложение - колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения. Испытав это ускорение единожды, человек уже впадает в зависимость от этого процесса. Человек, находящийся в подобной зависимости от языка, я полагаю, и называется поэтом" (I, 14-16). А в интервью, данном И. Бродским французской славистке Анни Эпельбуэн, поэт сказал: "Когда мы хвалим того или иного поэта, мы всегда совершаем ошибку, потому что хвалить надо не поэта, а язык. Язык не средство поэзии; наоборот, поэт - средство или инструмент языка, потому что язык уже существовал до нас, до этого поэта, до этой поэзии и т.д. Язык - это самостоятельная величина, самостоятельное явление, самостоятельный феномен, который живет и развивается... Язык - это важнее, чем Бог, важнее, чем природа, важнее, чем что бы то ни было иное...".
Благодаря тому, что языку придается религиозный статус, становится возможной лингвистическая победа над временем. Ошеломленный ещё в молодости словами Одена, что "время боготворит язык", Иосиф Бродский сделал из этой поэтической формулы своё credo. В своей статье, посвященной Одену, он размышляет: "Если время боготворит язык, это значит, что язык больше, или старше, чем время, которое, в свою очередь, старше и больше пространства. <...> Если время - которое синонимично, нет, даже вбирает в себя божество (каким образом это происходит в рассматриваемой нами мифологии, покажем ниже - Р. И.) - боготворит язык, откуда тогда происходит язык? <...> И не является ли тогда язык хранилищем времени? <...> И не является ли песня, или стихотворение, и даже сама речь с её цезурами, паузами, спондеями и т.д. игрой, в которую язык играет, чтобы реорганизовать время? (5, 260).
Цветаевская мысль, что стихотворение есть реорганизованное время, вошла в плоть и кровь мировоззрения И. Бродского. "Время - источник ритма. Ваше стихотворение - это реорганизованное время. И чем более поэт технически разнообразен, тем интимнее его контакт со временем". В другой беседе: "Метр в нем (в стихотворении - Р. И.) не просто метр, а весьма занятная штука, это разные формы нарушения хода времени. В стихотворении это смена времени. Любая песня <...> - это форма реорганизации времени". В статье "Муза поэта": "То, что называется музыкой стихотворения, есть, в сущности, процесс реорганизации Времени в лингвистически неизбежную запоминающуюся конструкцию, как бы наводящую Время на резкость" (5, 38). "Запоминающаяся конструкция" - это то, что приходит в память, а память вневременна, она, по крайней мере, прошлое воскрешает в настоящем - воспоминания суть акты идеального воскресения прошедших, "умерших" событий. Поэтому "музыка стихотворения", или просодия "по сути дела, есть хранилище времени в языке". (5, 42).
Удивительно плотный контакт языка и времени. С одной стороны, язык, реорганизуя время, преодолевает его. Но, с другой стороны, И. Бродский производит и отождествление времени и языка: "Время есть буквальное послесловие ко всему на свете, и поэт, постоянно имеющий дело с самовоспроизводящейся природой языка, - первый, кто знает это. Это тождество - язык и Время" (5, 176).
Такое отождествление имеет свою внутреннюю логику. В силу того, что поэт испытывает "диктат языка", он, "начиная стихотворение как правило, не знает, чем оно кончится…" (I, 15). А вот в чем сущность времени по мысли А. Ф. Лосева: "Сущность времени - в непрерывном нарастании бытия, когда совершенно, абсолютно неизвестно, что будет через секунду. Время есть подлинно алогическая стихия бытия - в подлинном смысле судьба". Время - это судьба, и для И. Бродского язык - это судьба, рок. Но что интересно: "Самоё слово "рок" имеет смысл темпоральный. У некоторых славянских племен оно прямо обозначает "год", "лето". В чешском языке, среди прочих значений, оно имеет и значение "определенного времени", "срока". Точно так же русское "с-рок" сохранило темпоральное значение своей основы "рок", а в современном значении это - судьба.
Происходит же слово "рок", "роковой" от "рещи", то есть означает нечто изреченное или изрекаемое; по своему конкретному значению рок - это изречение. В чешском языке слово rok даже прямо означает речь, слово…".
Таким образом, мы наблюдаем действительно тождество: язык (речь, слово) ~ рок (судьба) ~ время. Кстати, устойчивая метафора воды, водной стихии как образа времени и судьбы, присущая поэзии вообще и поэзии И. Бродского в частности, тоже имеет свою внутреннюю логику, по крайней мере, для славянских языков. Мы можем построить этимологическую цепочку: рок - речь - речка. Удивительно, что "вода" со "временем" связывается через "язык" - речь. В украинском языке слова "волна" и "минута" являются однокоренными: "хвиля" и "хвилина".
Итак, тождественность языка и времени (заодно и воды) установлена, причём тождественность лингвистическая. Но как тогда увязать превосходство языка над временем и тождественность языка со временем? Логически противоречие между иерархичностью и тождественностью можно снять с помощью следующего хода. При онтологической потенциальной тождественности времени и языка различение происходит в акциденциальной области, то есть, различны реализации потенции. Это как светлый ангел и падший ангел - у обоих одна и та же ангельская природа, которая реализуется в совершенно противоположных плоскостях. Так и время, и язык в языковом мифе И. Бродского: цель творчества времени - смерть, цель творчества языка - жизнь. Вечная жизнь. (Надо заметить, что в христианской онтологии у времени благая цель - тоже вечная жизнь.) Но язык, "реорганизовав" время, нейтрализует его разрушительное действие. "Реорганизация" же происходит "кенотически" - язык "умаляется" и "уподобляется" времени. Язык принимает черты времени: размеренность и монотонность. И. Бродский сам отмечал своё тяготение к монотонности стиховой речи, отмечая тяготение к амфибрахию, как к наиболее соответствующему протеканию времени размеру. Поэт через язык стремится слиться со временем, чтобы зафиксировать себя в нем и актом фиксации остановить процесс распада. "Хроническое" существование языка и поэта - это жизнь "частей речи". Цикл "Часть речи" - манифестация "лингвохронизации". Как отмечал Е. Рейн, "... в стихах, "Часть речи", темперамент понижен, и сама мелодика, она довольно холодна и однообразна. В ней есть что-то схожее с тем, как протекает и утекает время".
"Часть речи" - монологи после "смерти", монологи из чистого Хроноса, впрочем как и из чистого топоса, то есть из Ничто: "Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря" (II, 397). Точнее приметы времени и пространства неопределимы, хотя пространство всё-таки обретает черты континента, "держащегося на ковбоях"; но это не меняет его свойств небытия - "ниоткуда" в другом стихотворении цикла превращается... "в нигде": "Зимний вечер с вином в нигде" (II, 400). И язык без надрыва, ибо смысла надрываться нет - время вспять не повернешь, в ритме Хроноса расплетает то, что не подвластно времени - память. В слова облекаются воспоминания: "Холод меня воспитал и вложил перо / в пальцы, чтоб их согреть в горсти" (II, 388); "воспоминанье в ночной тиши..." (II, 401); "Я родился и вырос в балтийских болотах, подле / серых цинковых волн, всегда набегавших по две, / и отсюда - все рифмы, отсюда тот блеклый голос, / вьющийся между ними, как мокрый волос, / если вьётся вообще" (II, 402); "Ты забыла деревню, затерянную в болотах / занесенной губернии, где чучел на огородах / отродясь не держат - не те там злаки, / и дорогой тоже всё гати да буераки" (II, 407) и т.д.
Языковая выучка холода ("вложил перо") сохраняется у поэта и "после смерти". "Цинковые волны", научившие рифмам, не дают сбоя и в "нигде". Поэзия осталась, поэтому "… Голос / старается удержать слова, взвизгнув, в пределах смысла" (II, 402). Сам визг не фиксируется языком. Не визг, а "тихотворение":
С "тихотворением" можно жить и в "холоде небытия". Пока есть язык, слова, буквы - жизнь продолжается: "Зазимуем же тут, с черной обложкой рядом, / проницаемой стужей снаружи, отсюда - взглядом, / за бугром в чистом поле на штабель слов / пером кириллицы наколов" (II, 411).
Произнесенное или написанное слово является в рассматриваемом мифе гарантом жизни. В эссе "Поэт и проза" И. Бродский писал: "Всякое сказанное слово требует какого-то продолжения. <...> То, что сказано, никогда не конец, но край речи, за которым благодаря существованию Времени - всегда нечто следует. И то, что следует, всегда интереснее уже сказанного - но уже не благодаря Времени, а скорее вопреки ему" (5, 136). То есть опять-таки перед нами соприродность слова (языка) времени и преодоление времени словом. Произнесенное слово не позволяет поставить последнюю роковую точку. В другом эссе - "Об одном стихотворении" - И. Бродский утверждал, что "поэт - это тот, для кого всякое слово не конец, а начало мысли; кто, произнеся "Рай" или "тот свет", мысленно должен сделать следующий шаг и подобрать к ним рифму. Так возникает "край" и "отсвет", и так продлевается существование тех, чья жизнь прекратилась" (5, 186). Так начинается "вечная жизнь" в языке:
"Часть речи" - это достижение "бессмертия" и полного совершенства. Если при временной жизни поэт лишь инструмент языка, то теперь полное слияние порожденного с порождающим. Оязычивание как форма обожения - телеология языкового мифа И. Бродского: "Если тем, что отличает нас от прочих представителей животного царства, является речь, то литература - и, в частности, поэзия, будучи высшей формой словесности, - представляет собой, грубо говоря, нашу видовую цель" (I, 10).
2. "Время выходит из волн…"
Языковой миф во многом миметически строится на христианской онтологии и антропологии. Конечно, мимесис этот не адекватный, скорее метафорический, но не символический. Присутствует элемент игры (но игры серьезной). В христианской антропологии, идущей от апостола Павла, человек представляет собой трихотомию: тело, душа, дух. Эти элементы находятся в иерархическом сотрудничестве: тело подчиняется душе, душа - духу. Дух же обращен к Богу. Именно дух является носителем образа и подобия Божия, и он распространяет богоподобие на низшие уровни - душу и тело. Но в силу того, что человек обладает свободой, он может отказываться от своего богоподобия и может изменить свою иерархическую структуру: поставить наверх тело и жить животными рефлексами, или - душу и жить "похотями сердца". И в том и в другом случае дух вообще изгоняется.
Что же в языковом мифе И. Бродского? "Природе искусства чужда идея равенства, и мышление любого литератора иерархично. В этой иерархии поэзия стоит выше прозы и поэт - в принципе - выше прозаика" (IV, 64). И в этом же эссе "Поэт и проза": "Поэзия это не "лучшие слова в лучшем порядке", это высшая форма существования языка. <...> это именно отрицание языком своей массы и законов тяготения, это устремление языка вверх - или в сторону - к тому началу, в котором было Слово" (IV, 71). Из дихотомии проза - поэзия мы можем логически построить и трихотомию, где нижнюю иерархическую ступеньку займет язык вообще не литературы, а разговорный, обыденный, публицистический, научный и т.д. - весь языковый пласт, не являющийся ни прозой, ни поэзией, который, с одной стороны, представляет собой, по словам Ахматовой, тот "сор", из которого "растут стихи"; с другой стороны, объект поэтического преображения, причем это преображение действует через язык и на сознание человека, улучшая его природу: "Я полагаю, что для человека, начитавшегося Диккенса, выстрелить в себе подобного во имя какой бы то ни было идеи затруднительней, чем для человека, Диккенса не читавшего. И я говорю именно о чтении Диккенса, Стендаля, Достоевского, Флобера, Бальзака, Мелвилла и т.д., то есть литературы, а не о грамотности, не об образовании. Грамотный-то, образованный-то человек вполне может, тот или иной политический трактат прочтя, убить себе подобного и даже испытать при этом восторг убеждения" (I, 12). При этом преображение совершается отнюдь не этическое, а эстетическое, так как, по словам И. Бродского, "язык к этическому выбору не способен" (I, 15). Язык выше этики, он принадлежит к области эстетики, речь же ведётся о литературном языке. А в рассматриваемом языковом мифе "эстетика - мать этики; понятия "хорошо" и "плохо" - понятия, прежде всего, эстетические, предваряющие категории "добра" и "зла" (I, 9). Эстетика, а значит язык - творец, создающий свои творенья и "как Творец с большой буквы, оценивающий их: "хорошо зело".
Ранее мы установили соприродность языка и времени, времени и воды. Через эту соприродность можно установить мифическую теогонию языка. Было показано этимологическое родство слов "речь" и "рок". Это выводит язык на склоны олимпийского пантеона, то есть в сферу античных богов. Но этого мало. Почему язык стремится "к тому началу, в котором было Слово"? Почему в языковом мифе столь велик христианский элемент? Конечно, из постоянного соблазна приравнять слово и Слово. Но это, так сказать, общее место для поэзии вообще. В этом её взлёты и падения. В языковом мифе И. Бродского есть причины более тонкого характера.
Вода в поэтике И. Бродского - постоянная метафора времени. Вода впитала в себя время. Но это не простое время, а Время - Бог. Вот что говорит сам поэт по этому поводу: "…И всё-таки самое потрясающее в Венеции - это именно водичка. Ведь вода, если угодно, это сгущённая форма времени. Ежели мы будем следовать Книге с большой буквы, то вспомним, что там сказано: "Дух Божий носился над водою". Если Он носился над водою, то значит отражался в ней. Он, конечно же, есть Время. Да? Или Гений времени, или Дух его. И поскольку Он отражается в воде, рано или поздно Н2О им и становится. Доотражалась, то есть. Вспомним все эти морщины на воде, складки, волны, их повторяемость… особенно когда вода - серенького цвета, то есть того именно цвета, какого и должно быть, наверное, время".
Характерно, что Иосиф Бродский в атрибутации Бога-творца использует античные языческие образы - Гений времени, то есть язык не забывает о горе Олимп. Дух Божий становится богом Кроносом. Таким образом, время становится богом, а затем, вода становится богом, впитав время-бога. Но вода и время внутренне связаны с языком, соприродны ему. Значит, язык - бог.
Отождествление Духа Божия, то есть третьей ипостаси Бога со временем, конечно, с точки зрения христианства есть полный абсурд, но для поэтики И. Бродского это характерно. Несмотря на библейскую основу, такое утверждение показывает скорее языческий взгляд на время. Очень показательны в этом отношении строки из "рождественского стихотворения" "Лагуна" (II, 318):
Здесь время "выходит из воды" в день Рождества - великого христианского праздника, а мы уже знаем, как оно туда попало, но выходит оно, как языческая богиня. Перед нами не Рождество, а рождение Афродиты. Так язык (ведь стихотворение - языковое творение) деформирует христианский смысл времени. Язык порождает язычество, хотя подражает христианству, так как взыскует бессмертия, но творить его хочет сам. Вспомним слова Марины Цветаевой, которая писала в "Искусстве при свете совести": "Многобожие поэта. Я бы сказала: в лучшем случае наш христианский Бог входит в сонм его богов. Никогда не атеист, всегда многобожец. С той только разницей, что высшие знают старшего (что было и у язычников). Большинство же и этого не знают и слепо чередуют Христа с Дионисом, не понимая, что одно уже сопоставление этих имен - кощунство и святотатство. Искусство было бы свято, если бы мы жили тогда или те боги теперь. Небо поэта как раз в уровень подножию Зевса: вершине Олимпа". Иосиф Бродский чередует Бога с языком, отдавая предпочтение последнему, настаивая, по слову Кейса Верхейла, на "божественности или даже надбожественности языка и не различая при этом Божественный и человеческий логос".
3. "Бог сохраняет всё; особенно слова…"
Итак, язык - Бог. Это не система знаков, а творческая "субстанция", созидающая реальность, творящая подлинное бытие. Пока идет творчество языка, то есть в рассматриваемом мире, пока создается стихотворение, поэту становятся доступным это подлинное бытие, он сливается с ним, он сам становится подлинным бытием. Но это не растворение "я" во всём, а предельная актуализация индивидуальности. Процесс писания и есть для поэта подлинная и единственная экзистенция индивидуальности: "Кроме того, я индивидуалист. Возможно, мне не удаётся выразить себя только на одном языке. Тем более, что на русском языке мой индивидуализм не находит аудитории. А работа на английском языке - это чисто экзистенциальный процесс. В тот момент, когда ты пишешь, ты существуешь как индивидуальность". Мы не рассматриваем проблему билингвизма, но из приведенного высказывания видно, что для поэта, по сути, не важен конкретный "земной" язык; выбор языка - русского или английского - зависит от особенностей аудитории. Национальные языки суть лишь внешние формы одной сущности, одного языка - Языка: "В сущности, любой язык есть только перевод - на земной с серафического".
Но всё же более органичен для такого языкового мироощущения русский язык. Говоря о Достоевском, Иосиф Бродский отрефлектировал свой языковый миф: "Прирожденный метафизик, Достоевский инстинктивно понимал: для того, чтобы исследовать бесконечность, будь то бесконечность религиозная или бесконечность человеческой души, нет орудия более дальнобойного, нежели его в высшей степени флективный, со спиральными витками синтаксиса, родной язык. Его искусство было каким угодно, но не миметическим: оно не подражало действительности, оно её создавало… " (5, 196).
Для поэта флективный язык - богатство рифм, а "спиральные витки синтаксиса" - средство как можно дольше длить высказывание - стихотворение, то есть дольше пребывать в подлинном бытии. Этому же служит и анжамбеман - он не позволяет поставить точку, толкает стихотворение дальше, оттягивая неизбежный момент, когда наступит молчание.
Молчание - смерть языка, не Языка вообще, а языка стихотворения. Но для поэта молчание - это выпадение из Языка, выпадение из бытия. А выпадение из бытия означает переход в небытие, то есть смерть. И нужно отличать молчание от тишины. В тишину поэт вслушивается, там звучит голос Музы, то есть Языка. В молчании же "ничего не тикает". Молчание - это чистый Хронос, "без примеси жизни". Александр Уланов в статье "Язык как судьба" писал: "Особое отношение Бродского к языку требует выяснения также его отношения к молчанию. В ранних стихах тишина занимает весьма важное место - именно как вслушивание. <...> Но со временем молчание становится все более томительным. <...> Молчание всё чаще связывается Бродским со смертью. <...> Молчание встает рядом с удушьем, в поздних стихах оно однозначно отрицательно…".
А оригинален ли этот языковый миф? Чего в нем больше: новизны или традиционности? Надо признать, что Иосиф Бродский не первооткрыватель в подобном отношении к языку. Генеалогию можно проследить с античных времен: Платон, Аристотель, У. Оккама, Н. Кузанский, Дж. Вико, Дж. Локк, Ф. Бекон, Г. Лейбниц, В. фон Гумбольдт, М. Хайдеггер, а в русской традиции: о. Павел Флоренский, о. Сергий Булгаков, А. Ф. Лосев. Философско-лингвистические работы этих мыслителей складываются в общее (не говорим единое) онтологическое учение о языке.
Иосиф Бродский специально не занимался философско-лингвистическими штудиями, но в общем с работами Гумбольдта, Хайдеггера и, по словам Д. Ахапкина, Уорфа был знаком. Конечно, не теории оказали влияние на формирование языкового мифа И. Бродского. Но они были тем культурологическим полем или средой, которая способствует, пусть и не напрямую, развитию собственных интуиций, которые находятся в рамках этого "силового" поля.
Языковой миф И. Бродского напоминает представление о языке Мартина Хайдеггера: "Язык есть дом бытия. В жилище языка обитает человек. Мыслители и поэты - хранители этого жилища"; "Язык есть дом бытия, живя в котором, человек эк-зистирует, поскольку, оберегая истину бытия, принадлежит ей" ("Письмо о гуманизме"); по отношению к слову в поэзии: "Слово внезапно обнаруживает свою другую, высшую власть. Это уже больше не просто именующая хватка на уже представленном присутствовании, не просто средство для изображения предлежащей данности. Наоборот, само слово - даритель присутствия, то есть бытия, в котором нечто является как существующее" ("Слово"). Иосиф Бродский мог под этим высказываниями подписаться с легким сердцем. Или под этими словами А. Ф. Лосева: "Если сущность - имя и слово, то, значит, и весь мир, вселенная есть имя и слово, или имена или слова. Всё бытие есть то более мёртвые, то более живые слова. Космос - лестница разной степени словесности. Человек - слово, животное - слово, неодушевлённый предмет - слово. Ибо всё это - смысл и его выражение. Мир - совокупность разных степеней жизненности или затверделости слова. Всё живёт словом и свидетельствует о нём". Или под словами о. Сергия Булгакова, свидетельствующими кстати, о вневременности и внепространственности языка: " …исходная, основная, исчерпывающая форма нашей мысли (суждение - предложение - именование) свободна и от пространственности, и от временности; она есть вневременный и внечувственный акт, воспроизводящий в бесконечном отражении рождение Слова и слов". Конечно, для А. Ф. Лосева и о. Сергия Булгакова язык не равен и не выше Бога, и бытие не выше Бога, но что касается их мыслей об онтологичном статусе языка, то это всё может довольно органично вписаться в языковой миф И. Бродского.
Но всё-таки традицию нужно искать не в лингвистических и философских системах. Для поэта традиция, прежде всего, хранится у поэтов, у тех, кто был прежде. И для поэта, пишущего на русском языке, - это традиция русских поэтов. Для Иосифа Бродского такими поэтами стали Марина Цветаева, Осип Мандельштам, Борис Пастернак. Их отношение к языку во многом сродни отношению Бродского, и они его "учителя". М. Цветаева в эссе "Искусство при свете совести" пишет: "Всякий поэт, так или иначе, слуга идей или стихий. Бывает - только идей. Бывает - и идей и стихий. Бывает - только стихий. Но и в этом последнем случае он всё-таки чьё-то первое низкое небо: тех же стихий, страстей. Через стихию слова, которая, единственная из всех стихий, отродясь осмысленна, то есть одухотворена".
О. Мандельштам в статье "Слово и культура": "Разве вещь хозяин слова? Слово - Психея. Живое слово не обозначает предмета, а свободно выбирает, как бы для жилья, ту или иную предметную значимость, внешность, милое тело…".
Б. Пастернак: "Поэт посвящает наглядное богатство своей жизни безвременному значению. Живая душа, отчуждаемая у личности в пользу свободной субъективности (то есть поэзии - Р. И.), - есть бессмертие. Итак, бессмертие есть Поэт".
Бессмертие есть поэт, потому что он инструмент языка, поэтического языка - высшей формы бытия, которая равна или выше Бога. "Спасение" мира зависит от "работы" поэта, который, выполняя волю языка, облекает этот мир в языковое тело и тем самым избавляет его от оков пространства и разрушительного действия времени. И своё собственное "бессмертие" обретается на этих же путях. В этом заключается сотериологический смысл языкового мифа И. Бродского.
Но вот в чем беда. Как было показано в первой главе, языковое тело обретает мир и человека в состоянии распада, фиксируется процесс распада. В результате перед нами парадоксальное, оксюморонное явление - бессмертие, вечная жизнь распада, вечная в силу того, что стала плотью стихотворения:
Нужно иметь колоссальную волю стоика, чтобы быть роковым творцом такой вечной жизни и не приходить в полное отчаяние. Иосиф Бродский имел такую волю. Чеслав Милош писал: "У Бродского нет талисмана веры, который предохранил бы его от отчаяния и страха смерти, и в этом он близок многим своим современникам. Смерть для него всегда ассоциируется с Небытием. Тем не менее, ему не свойственен тон резиньяции, и этим он отличается от современников… <...> Борьба с удушьем - это главное дело поэтов последних десятилетий ХХ века, где бы они ни жили… Дом поэта - язык, его прошлое, настоящее, будущее… Для защиты от отчаяния у нас имеется творчество человека, полностью сосредоточенного на своей поэзии".
Но, быть может, от полного отчаяния удерживает ещё что-то? В первой и второй главе мы показали, что подлинное преодоление времени и пространства, враждебных человеку, осуществляется на путях преображения, когда и время и пространство входят в сферу священного, то есть, как мы определили, входят в иконотопос. Иосиф Бродский интуитивно и подспудно ощущал истинность такого преодоления небытия. Не принимал, но ощущал, поэтому и обращался постоянно к рождественской теме.
«Все мои стихи более или менее об одной и той же вещи - о Времени, - говорил Бродский. - О том, что Время делает с человеком». Время - центральная тема в творчестве Бродского, отношением к нему определяется его мировоззрение. Время царит над всем - все, что не время, подвластно времени. Время - враг человека и всего, что человеком создано и ему дорого: «Развалины есть праздник кислорода и времени».
Время вцепляется в человека, который стареет, умирает и превращается в «пыль» - «плоть времени», как ее называет Бродский. Ключевые слова в его поэзии - «осколок», «часть», «фрагмент» и т. п. Один из сборников носит название «Часть речи». Человек - в особенности поэт - является частью языка, который старше его и который продолжит существовать и после того, как время справится с его слугой.
Время и пространство - самая важная дихотомия в философской системе Бродского. «Дело в том, что меня больше всего интересует и всегда интересовало на свете… - это время и тот эффект, который оно оказывает на человека, как оно его меняет, как обтачивает… С другой стороны, это всего лишь метафора того, что вообще время делает с пространством и миром». Разница между временем и пространством выражается у Бродского противопоставлением «идеи» и «вещи».
«Время больше пространства. Пространство - вещь.
Время же, в сущности, мысль о вещи.
Жизнь - форма времени…»
(«Колыбельная Трескового мыса»)
Мысль развивается в эссе «Путешествие в Стамбул» (1985): «… пространство для меня действительно и меньше, и менее дорого, чем время. Не потому, однако, что оно меньше, а потому, что оно - вещь, тогда как время есть мысль о вещи. Между вещью и мыслью, скажу я, всегда предпочтительнее последнее». Пространство есть, проще говоря, «тело», тогда как время связано с мыслью, памятью, чувствами - с «душой».
Отношение Бродского к прошлому отличается ностальгичностью. Существование приобретает «статус реальности» только постфактум, и это объясняет ретроспективный процесс сочинительства и тягу к элегическому жанру. В русском языке глаголы стоят «в длинной очереди к „л“», и поэзия самого Бродского полна временных маркеров из частной и общей истории («фокстрот», «бемоль», «клюква», «абажур», «колючая ель» и т. п.), как, например, в «Эклоге 4-й (зимней)» (1980):
Зима! Я люблю твою горечь клюквы
к чаю, блюдца с дольками мандарина,
твой миндаль с арахисом, граммов двести.
Ты раскрываешь цыплячьи клювы
именами «Ольга» или «Марина»,
произносимыми с нежностью только в детстве
и в тепле. Я пою синеву сугроба
в сумерках, шорох фольги, чистоту бемоля -
точно «чижика» где подбирает рука Господня
Будущее связано с другими, отрицательными качествами - в индивидуальном плане прежде всего со смертью человека. Если будущее вообще что-то значит, говорит Бродский, то это «в первую очередь наше в нем отсутствие. Первое, что мы обнаруживаем, в него заглядывая, - это наше небытие». Поэтому оно описывается в таких терминах, как «холод», «оледененье», «пустота»:
Сильный мороз суть откровенье телу
о его грядущей температуре…
В просторечии - будущим. Ибо оледененье
когда больше уже никого не любишь,
даже себя. Когда надеваешь вещи
на себя без расчета все это внезапно скинуть
в чьей-нибудь комнате, и когда не можешь
выйти из дому в одной голубой рубашке,
не говоря - нагим. Я многому научился
у тебя, но не этому. В определенном смысле,
в будущем нет никого; в определенном смысле,
в будущем нам никто не дорог.
………………………………
…Будущее всегда
настает, когда кто-нибудь умирает.
Особенно человек…
(«Вертумн», 1990)
То, что в жизни воспринимается как неприятное и отрицательное, есть на самом деле крик будущего, пытающегося прорваться в настоящее. Единственное, что может мешать будущему слиться с прошлым, это короткий отрезок времени, являющийся настоящим - символизированный в «Эклоге 4-й» человеком и его теплым телом (заметьте эффектную разбивку строф между двумя последними строками):
Жизнь моя затянулась. Холод похож на холод,
время - на время. Единственная преграда -
теплое тело. Упрямое, как ослица,
стоит оно между ними, поднявши ворот,
как пограничник держась приклада,
грядущему не позволяя слиться
с прошлым…
С годами человек становится все более незримым - как намек на это слияние, то есть на его отсутствие во времени. Как в «Литовском ноктюрне» 1973 года (курсив - мой):
…Ибо незримость
входит в моду с годами - как тела уступка душе,
как намек на грядущее, как маскхалат
Рая, как затянувшийся минус.
Ибо все в барыше
от отсутствия , от
бестелесности : горы и долы,
медный маятник, сильно привыкший к часам,
Бог, смотрящий на все это дело с высот,
зеркала, коридоры,
соглядатай, ты сам.
Когда человек выпадает из хронотопа, он сам становится временем, чистым Временем. (В отличие от «реального времени», в котором мы сами пока присутствуем, «чистое», бессубъектное, время пишется у Бродского с большой буквы.) Настоящее исчезает, и прошлое и будущее сливаются. Одним из образов этого у Бродского служит космос:
Вас убивает на внеземной орбите
отнюдь не отсутствие кислорода,
но избыток Времени в чистом, то есть
без примеси вашей жизни, виде.
(«Эклога 4-я»)
Христианская теология с ее представлением о вечной жизни в конце перспективы чужда Бродскому. Вечность является «лишь толикой Времени, а не - как это принято думать - наоборот». В пьесе «Мрамор» (1984) Туллий уточняет эту мысль в полемике с Публием:
То есть тебе вечной жизни хочется. Вечной - но именно жизни. Ни с чем другим это прилагательное связывать не желаешь. Чем более вечной, тем более жизни, да?
Туллий поэтому предлагает Публию стать христианином - «Потому что варвару всегда проще стать христианином, чем римлянином». Цель же Туллия - слиться со Временем:
Главное - это Время. Так учил нас Тиберий. Задача Рима - слиться со Временем. Вот в чем смысл жизни. Избавиться от сантиментов! От этих ля-ля о бабах, детишках, любви, ненависти. Избавиться от мыслей о свободе. Понял? И ты j сольешься со Временем. Ибо ничего не остается, кроме Времени. И тогда можешь даже не шевелиться - ты идешь вместе с ним. Не отставая и не обгоняя. Ты - сам часы. А не тот, кто на них смотрит… Вот во что верим мы, римляне. Не зависеть от Времени - вот свобода.
Движение в пространстве есть, согласно Туллию, «горизонтальная тавтология», ибо каждое путешествие кончается возвращением. Одновременно путешествование - единственный способ воодушевить пространство. Но есть другая форма путешествования - одностороннее движение, уносящее человека за границу пространства. Это движение во времени и пространстве - необратимое. Говоря об «Энеиде», Бродский замечает (в «Путешествии в Стамбул»), что Вергилий первым в истории литературы предложил принцип линейности: «его герой никогда не возвращается; он всегда уезжает» . Такой путешественник движется со Временем. Хотя отношение Бродского ко времени и пространству нехристианское, оно тем не менее линейное. В стихотворении «Итака» (1993) он берет циклическое миропонимание Гомера вергилиевской хваткой и лишает миф его голливудского конца:
Воротиться сюда через двадцать лет,
отыскать в песке босиком свой след.
И поднимет барбос лай на весь причал
не признаться, что рад, а что одичал.
Хочешь, скинь с себя пропотевший хлам;
но прислуга мертва опознать твой шрам.
А одну, что тебя, говорят, ждала,
не найти нигде, ибо всем дала.
Твой пацан подрос; он и сам матрос,
и глядит на тебя, точно ты - отброс.
И язык, на котором вокруг орут,
разбирать, похоже, напрасный труд.
В личном плане Бродский видит жизнь именно как «улицу с односторонним движением», «более или менее развивающейся линейным образом»; так же, как нельзя ступить в одну реку или топтать один асфальт два раза, нельзя вернуться к своему прошлому. Как в стихотворении «По дороге на Скирос» (1967), он говорит о Тезее:
…И мы уходим.
Теперь уже и вправду - навсегда.
Ведь если может человек вернуться
на место преступленья, то туда,
где был унижен, он прийти не сможет.
«Унижение» и «любовь» - две причины, делающие возвращение к тому, что было, - к прошлой жизни, женщине, городу, - невозможным: «Там ничего не зарыто, кроме собаки». В стихотворении «Декабрь во Флоренции» (1976), о Данте и его родном городе, о поэте и изгнании, через Флоренцию проступает как двойное экспонирование другой город - Ленинград:
Есть города, в которые нет возврата. Солнце бьется в их окна, как в гладкие зеркала. То
есть в них не проникнешь ни за какое злато.
Там всегда протекает река под шестью мостами.
Там есть места, где припадал устами
тоже к устам и пером к листам. И
там рябит от аркад, колоннад, от чугунных пугал;
там толпа говорит, осаждая трамвайный угол,
на языке человека, который убыл.
Возвращение делается невозможным не только из-за скверной политической системы, а по другим, более глубоким психологическим причинам. «Просто человек двигается только в одну сторону. И только - от. От места, от той мысли, которая пришла ему в голову, от самого себя… То есть это все время покидание того, что испытано, что пережито. Все большее и большее удаление от источника, от вчерашнего дня, от позавчерашнего дня и так далее, и так далее».
Эти мысли и мотивы связаны с другим противопоставлением в философской системе Бродского - между кочевником и оседлым человеком. Здесь можно усмотреть влияние Льва Шестова и его идей (в «Апофеозе беспочвенности», 1905). Но мысли эти питались и личным опытом Бродского; его жизнь была бегством, постоянно длящимся путешествием, превратившим его в конце концов в кочевника: «Я говорю не как оседлый человек, а как кочевник. Так случилось, что в 32 года мне выпала монгольская участь. Я слушаю, но… слушаю как из седла».
[Фото 17. В 1977 г. Бродский переехал из Мичигана в Нью-Йорк - на Мортон-стрит, 44. Надпись на калитке соответствует взгляду на жизнь новоявленного американского гражданина: «PRIVATE. DO NOT TRESPASS». Фото Л. Лосева.]
Путешествию индивидуума во времени и пространстве соответствует в истории подобное движение в сторону небытия. Не столько из-за атомной угрозы или других военных действий, сколько потому, что общества и цивилизации подвластны той же «войне замедленного действия», что и человек. Самую большую угрозу Бродский видит в демографических изменениях, ведущих к гибели западной цивилизации, то есть культуры, основанной на индивидууме. Рост населения, маргинализация христианского мира (для Бродского, как для Мандельштама, «христианство» - прежде всего понятие цивилизационное) и сдача позиций в пользу «антииндивидуалистического пафоса перенаселенного мира» - тема, которая становится для Бродского с годами все важнее, как, например, в стихотворении «Сидя в тени» (1983).
Поклониться тени.
...
Хотя для писателя упоминать свой тюремный опыт - как, впрочем, трудности любого рода - все равно что для обычных людей хвастаться важными знакомствами, случилось так, что следующая возможность внимательней познакомиться с Оденом произошла, когда я отбывал свой срок на Севере, в деревушке, затерянной среди болот и лесов, рядом с Полярным кругом. На сей раз антология, присланная-мне приятелем из Москвы, была по-английски. В ней было много Йейтса, которого я тогда нашел несколько риторичным и неряшливым в размерах, и Элиота, который в те дни считался в Восточной Европе высшим авторитетом. Я собирался читать Элиота.
Но по чистой случайности книга открылась на оденовской "Памяти У.Б.Йейтса". Я был тогда молод и потому особенно увлекался жанром элегии, не имея поблизости умирающего, кому я мог бы ее посвятить. Поэтому я читал их, возможно, более жадно, чем что-нибудь другое, и часто думал, что наиболее интересной особенностью этого жанра является бессознательная попытка автопортрета, которыми почти все стихотворения "in memoriam" пестрят - или запятнаны. Хотя эта тенденция понятна, она часто превращает такое стихотворение в размышления о смерти, из которых мы узнаем больше об авторе, чем об умершем. В стихотворении Одена ничего подобного не было; более того, вскоре я понял, что даже его структура была задумана, чтобы отдать дань умершему поэту, подражая в обратном порядке собственным стадиям стилистического развития великого ирландца вплоть до самых ранних: тетраметры третьей - последней - части стихотворения.
Именно из-за этих тетраметров, особенно из-за восьми строк третьей части, я понял, какого поэта я читал. Эти строчки затмили для меня изумительное описание "темного холодного дня", последнего дня Йейтса, с его содроганием:
Ртуть опустилась во рту умирающего дня.
Они затмили незабываемое изображение пораженного тела подобно городу, чьи предместья и площади постепенно пустеют, будто после разгромленного восстания. Они затмили даже эпохальное утверждение
...поэзия не имеет последствий...
Они, эти восемь строк в тетраметре, составившие третью часть стихотворения, звучат помесью гимна Армии Спасения, погребального песнопения и детского стишка:
Время, которое нетерпимо
К храбрости и невинности
И быстро остывает
К физической красоте,
Боготворит язык и прощает
Всех, кем он жив;
Прощает трусость, тщеславие,
Венчает их головы лавром.
(Подстрочный перевод)
Я помню, как я сидел в маленькой избе, глядя через квадратное, размером с иллюминатор, окно на мокрую, топкую дорогу с бродящими по ней курами, наполовину веря тому, что я только что прочел, наполовину сомневаясь, не сыграло ли со мной шутку мое знание языка. У меня там был здоровенный кирпич англо-русского словаря, и я снова и снова листал его, проверяя каждое слово, каждый оттенок, надеясь, что он сможет избавить меня от того смысла, который взирал на меня со страницы. Полагаю, я просто отказывался верить, что еще в 1939 году английский поэт сказал: "Время... боготворит язык
", - и тем не менее мир вокруг остался прежним.
...
* Перевод текста "То Please a Shadow" выполнен по изданию: Joseph Brodsky. Less Than One. Selected Essays. Farrar Straus Giroux, New York. 1986.
* (c) Елена Касаткина (перевод), 1997.
PS.
In Memory of W.B. Yeats
I
He disappeared in the dead of winter:
The brooks were frozen, the airports almost deserted,
The snow disfigured the public statues;
The mercury sank in the mouth of the dying day.
Far from his illness
The wolves ran on through the evergreen forests,
The peasant river was untempted by the fashionable quays;
By mourning tongues
The death of the poet was kept from his poems.
But for him it was his last afternoon as himself,
An afternoon of nurses and rumours;
The provinces of his body revolted,
The squares of his mind were empty,
Silence invaded the suburbs,
The current of his feeling failed; he became his admirers.
Now he is scattered among a hundred cities
And wholly given over to unfamiliar affections,
To find his happiness in another kind of wood
And be punished under a foreign code of conscience.
The words of a dead man
Are modified in the guts of the living.
But in the importance and noise of to-morrow
When the brokers are roaring like beasts on the floor of the Bourse,
And the poor have the sufferings to which they are fairly accustomed,
And each in the cell of himself is almost convinced of his freedom,
A few thousand will think of this day
As one thinks of a day when one did something slightly unusual.
What instruments we have agree
The day of his death was a dark cold day.
II
You were silly like us; your gift survived it all:
The parish of rich women, physical decay,
Yourself. Mad Ireland hurt you into poetry.
Now Ireland has her madness and her weather still,
For poetry makes nothing happen: it survives
In the valley of its making where executives
Would never want to tamper, flows on south
From ranches of isolation and the busy griefs,
Raw towns that we believe and die in; it survives,
A way of happening, a mouth.
III
Earth, receive an honoured guest:
William Yeats is laid to rest.
Let the Irish vessel lie
Emptied of its poetry.
Time that is intolerant
Of the brave and the innocent,
And indifferent in a week
To a beautiful physique,
Worships language and forgives
Everyone by whom it lives;
Pardons cowardice, conceit,
Lays its honours at their feet.
Time that with this strange excuse
Pardoned Kipling and his views,
And will pardon Paul Claudel,
Pardons him for writing well.
In the nightmare of the dark
All the dogs of Europe bark,
And the living nations wait,
Each sequestered in its hate;
Intellectual disgrace
Stares from every human face,
And the seas of pity lie
Locked and frozen in each eye.
Follow, poet, follow right
To the bottom of the night,
With your unconstraining voice
Still persuade us to rejoice.
With the farming of a verse
Make a vineyard of the curse,
Sing of human unsuccess
In a rapture of distress.
In the deserts of the heart
Let the healing fountains start,
In the prison of his days
Teach the free man how to praise.
WH Auden.
- Специальность ВАК РФ10.01.01
- Количество страниц 196
Примечания.44
Глава 1. Время и пространство в мироощущении поэта.51
1.1. "Бессмертия у смерти не прошу.".51
1. 2. "Джон Донн уснул.".65
1.3. "Назо, Рима не тревожь.".72
1.4. "Если выпало в Империи родиться.".76
1. 5. "Данная песня - не вопль отчаянья.".79
1. 6. "Вместе мы - почти пейзаж.".82
1. 7. "Возьмём за спинку некоторый стул.".91
1. 8. "И себя отличить не в силах от снятых брюк.".103 -
Примечания.106
Глава 2. "Библейский текст" в творчестве И. Бродского. Священное время и пространство.108
2. 1. "И СновА жертвА на огне Кричит.".108
2.2. "Светильник светил, и тропа расширялась".114
2. 3. ".звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца".120
Примечания.145
Глава 3. Язык - Время - Бог: мифология языка И. Бродского. 147
3.1. "От всего человека вам остаётся часть / речи.".147
3.2. "Время выходит из волн.".154
3. 3. "Бог сохраняет всё; особенно слова.".158
Примечания.167 -
Заключение диссертации по теме «Русская литература», Измайлов, Руслан Равилович
Заключение
Поэзия есть высшее достижение языка, и анализировать её -лишь размывать фокус. <.> Бессилие анализа начинается с самого понятия темы, будь то тема времени, любви или смерти. Поэзия есть, прежде всего, искусство ассоциаций, намёков, языковых и метафорических параллелей. Существует огромная пропасть между Homo sapiens и Homo scribens." (5,92-93).
Несмотря на "огромную пропасть", а, возможно, именно из-за неё, Homo sapiens всегда желает понять Homo scribens, постичь его "манускрипты", проанализировать его поэтический мир. Им движет отнюдь не пустое праздное любопытство и не ледяной сальерианский пламень, разлагающий гармонию на составные части, чтобы, изучив их, попытаться присвоить себе чужую гармонию, а если не удастся - то уничтожить. Подлинный исследователь тот, кто все свои силы прилагает к тому, чтобы понять другого через его творчество, вступить с ним в диалог.
Что же увидели мы в фокусе нашего исследования, каковы итоги нашего анализа?
Доминантные категории поэтического мира И. Бродского - время и пространство - выявляют особое индивидуальное мироощущение поэта. Он стремится преодолеть их деструктивное, разрушительное начало: "оживить" косное, застывшее, мёртвое пространство своим собственным телом, голосом, творчеством; реорганизовать время, тем самым изменить его всепожирающий бег. В ранний период творчества пространство кажется ещё бесконечным. Экзистенциальное же время очень рано начинает ощущаться поэтом как линейное, катастрофическое, конечное. Линейное время в поэтическом мире И. Бродского в ранний период его творчества оканчивается смертью, а не вечностью. Время не преображается, несмотря на то, что интуитивно поэт в поиске преодоления смертности "выходит" на христианский календарь. Цикличность календаря составляет альтернативу необратимому бегу времени. Но цикличность столь же, и даже в большей степени является атрибутацией античного мироощущения, так как там она абсолютна. Христианская же онтология времени предполагает и начало, и конец временному потоку, который "втекает" в вечность. Конец времени не означает конец жизни. И. Бродский в ранний период творчества, усвоив лишь цикличность христианского календаря, отнюдь не становится носителем христианской парадигмы времени, преодолевающей смерть и небытие.
Одним из первых "опытов" собственного существования после смерти как существования в языке явилась "Большая элегия Джону Донну". Восприняв метафизическую поэтику Джона Донна, И. Бродский совершает то, что затем назовётся "шаг в сторону от собственного тела".
Другой "опыт смерти" - тюрьма и ссылка. С одной стороны, данный опыт позволил поэту вывести и развить "хронотопическую" мифологему башни-тюрьмы, где отсутствие пространства компенсируется временем, человек полностью сливается со временем, и уже нельзя отличить бытие от небытия. С другой стороны, замкнутое пространство, в которое помещён поэт - лирический герой, парадоксальным образом становится живым, лишённым "холода небытия". Личное пространство может быть преображённым. Такой опыт даётся свыше, как откровение.
Следствием подобного опыта становится осознание того, что жизнеустройство поэта вообще должно осуществляться по принципу "отгораживания" своего микрокосмоса от холодного, враждебного окружающего пространства Империи, которая представляет собой духовную пустыню. Империя уничтожила, растеряла, растратила свои духовные сокровища. Единственное, что она может предложить, точнее, насильно дать, - это "башня-тюрьма". Свободно отгородиться от Империи человеку не позволяется. Эмиграция принесла удивительное открытие: Империя не политическая категория, а онтологическая. Между полушариями разницы, в сущности, нет. Человек одинаково беззащитен перед временем и пространством. Пространство отнюдь не бесконечно, и бежать уже некуда - кругом пространственный тупик. Время абсолютно одинаково "пожирает" свою "пищу" на любом меридиане и на любой широте. Элегический, но мужественный взгляд поэта фиксирует состояние мира, находящегося в постоянном процессе разрушения. Единственное рождающее начало - это творчество поэта, язык. "Временная" жизнь человеческая становится "нетленной" в "теле" стихотворения. "Словесная" борьба с распадом, со смертью, с небытием должна идти постоянно. Беда только в том, что каждое новое стихотворение не "воскрешает" жизнь, а фиксирует следы распада жизни. Перед нами своего рода "порочный" замкнутый круг. Чтобы вырваться из него, нужно качественное изменение в мироощущении, изменение в восприятии времени, пространства, жизни, смерти. Необходим выход в "священный хронотоп" - в "иконотопос". Иначе "крик Ястреба" всегда будет предсмертным криком.
И. Бродский вводит в профанный мир элементы сакрального. Но это не приводит к преображению мира "земного". Происходит профанация мира священного. Профанация идёт вплоть до кощунственного отождествления мёртвой вещи с Богом: вещь и Бог - вечны. Бог вечен по существу. Вещь вечна благодаря заменяемости, тавтологичности. Конечно, здесь ирония, пронизывающая всё творчество И. Бродского, но такая ирония не позитивна, она не ведёт к катарсическому переживанию трагичности бытия. Её вектор направлен в сторону скепсиса и цинизма. Не низведение высшего к низшему, а наоборот, духовный подъём в горняя ведёт к преодолению распада и смерти.
Примером такого пути в поэтическом мире И. Бродского являются "Рождественские стихи", "Исаак и Авраам", "Сретенье".
В "Исааке и Аврааме" поэт вступает в священное время и пространство. Исторические события, века и тысячелетия сосредоточились в одном месте и даны одновременно. Гора Мориа, на которой были Авраам и Исаак, становится и горой Синай с горящим Кустом Неопалимой Купины, и горой Голгофа, где произошла Крестная Смерть Иисуса Христа. Постоянно свершающаяся Жертва говорит о жизни Церкви от апостольских времён до дня настоящего и до конца времён. Если вспомнить, что Голгофа по преданию была могилой Адама, то мы получим икону истории человечества. Дан миг вечности, в который уложены все времена. И. Бродский создал произведение "иконного" вида. Поэт совершил переход из "хронотопа" в "иконотопос".
В "Сретенье" И. Бродский, следуя за евангельским повествованием, не до конца раскрывает полный смысл великого события - Сретения Господня. Происходит это потому, что поэт, на наш взгляд, в этом стихотворении исходил не из "иконного" мироощущения, а шёл вслед за ренессансной живописью. Перспективная живопись своими средствами не способна к преображению вечности. Ей доступно земное, телесное, материальное. Небесное же "обречено" на аллегоризм. Лишь икона способна адекватно изображать, точнее, отображать, небесное органично с земным, когда образ воспринимает весь смысл и всю энергию Первообраза. В стихотворении время и пространство остаются в рамках "прямой перспективы", не преображаются. Но последние строки всё же вырываются на "свободу" и выводят нас на уровень "иконотопоса". Путь Симеона лежит не в смерть и небытие, а в смерть и воскресение. Уходящая вдаль, но при этом расширяющаяся тропа - символ пути в вечность.
В "Рождественских стихах" мы наблюдаем присутствие как "ико-нического", так и "ренессансного" решения темы Рождества. Причём в эмигрантский период творчества выявляется тенденция всё большего отхода от "иконичности". Происходит нарастание холодности и монотонности. "Рождественская звезда" сверкает лучами, лишёнными тепла. Слова о спасении не звучат Благой Вестью.
Вифлеемская пещера - лишь изображена на холсте, а не в сердце. Монотонный ход времени-стиха заглушает зов вечности.
Но последнее Рождественское стихотворение, написанное И. Бродским, живёт по законам иконы, по законам преображённого времени и пространства.
Можно сказать, что в "библейских" стихах И. Бродского происходит раскачивание маятника от "иконического" мировосприятия до "ре-нессансного".
Большой" маятник творчества И. Бродского раскачивается между евангельским: "В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог" - и его собственными словами, что если и существует Бог, то это язык. В нарушение законов физики маятник дольше пребывает в положении последнего утверждения. Поэт создаёт свою мифологию языка, в которой всё исходит из языка, совершается для языка и к языку же возвращается. Язык является творцом подлинной и вечной жизни. Именно язык - единственное орудие борьбы с разрушительным действием времени. Он реорганизует время. Стихотворение - это и есть реорганизованное время. Можно сказать, что язык - это благое время, так как соприродность языка и времени была нами установлена.
Точно также в языковом мифе И. Бродского язык соприроден Богу, или является аналогом Бога, дарующим бессмертие в виде "части речи". "Часть речи" - это достижения "вечной жизни" и полного совершенства. Если при временной жизни поэт, согласно языковому мифу, лишь инструмент языка, то в момент перехода в "часть речи" происходит "слияние его" с порождающим началом. Обожение принимает форму "оязычивания".
Таким образом, язык - это не просто система знаков, а особая творческая "субстанция", порождающая реальность. Язык в языковом мифе И. Бродского является natura naturans. Пребывая в языке, приобщаясь его творческому началу, поэт становится причастным единственно подлинному бытию. От "работы" поэта зависит "спасение мира". Поэт, выполняя волю языка, облекает мир в языковое тело и тем самым избавляет его от оков пространства и смертельного действия времени. Но парадоксальным образом вечную жизнь получает распад, так как мир и человек обретают языковое тело не в своей первозданной целостности, а в состоянии разрушения и умирания.
И это не отрицательная эстетика, а положительная. Состояние распада и умирания - это и есть жизнь. Именно это и открывает нам поэтическое "откровение" И. Бродского. "Откровение", конечно, не оригинальное. Достаточно вспомнить философию экзистенциализма. Мексиканский поэт, лауреат Нобелевской премии Октавио Пас в своём эссе
Явленная тайна" так писал по этому поводу: "Дело, однако, в том, что смерть от нас неотделима. Она не вне нас, она - это мы. Жить - значит умирать. И именно потому, что смерть не есть нечто внешнее по отношению к нам, именно потому, что она внутри нашей жизни, настолько внутри, что всякое жить есть в то же время умирать, у неё положительный смысл. <.> Жить - значит быть заброшенным в смерть, но смерть даётся жизнью и сбывается в жизни".1 В этом же эссе Октавио Пас раскрывает своё понимание поэтического творчества: "Поэзия свидетельствует, что быть смертным - только один из ликов нашего удела. Другой - быть живущим. "Рождаться" содержит в себе "умирать". Но "рождаться" перестаёт быть синонимом ущербности и приговора, как только мы престаём воспринимать жизнь и смерть как разные вещи. Таков последний смысл поэтического творчества".
Мы имеем не влияние идей одного поэта на другого, а общность интуиций, общность мироощущений, характерных для XX века. Мир спасти нельзя, остановить время, несущее смерть, невозможно. Остаётся смерть воспринять как соратника творчеству, то есть жизни. Поэт не видит жизни вне смерти. Поэтому победа над смертью есть победа над жизнью, а, следовательно, и над творчеством. Тогда творчество - это сотворчество с жизнью и со-творчество со смертью. А по сему "душа за время жизни приобретает смертные черты" (и "Постепенно действительность превращается в / недействительность. / Ты прочтёшь эти буквы, оставшиеся от пера, / и ещё упрекнёшь, как муравья кора / за его медлительность. / <.> С другой стороны, взять созвездия. Как выразился судья, / поскольку для них скорость света - бедствие, / присутствие их суть отсутствие, и бытие - лишь следствие / небытия. / Так с годами улики становятся важней преступления, дни - / интересней, чем жизнь." ("В следующий век").3
Чего больше в таком мироощущении: мужественного стоицизма или скептического релятивизма? Или одно другому не противоречит в мире, где жизнь равна смерти и наоборот? Очевидно, так. Язык же - это та "субстанция", где снимается различие между жизнью и смертью. Стихотворение - это подлинное бытие, жизнь, но одновременно написанное, законченное стихотворение - это смерть: "По некоей странной причине выражение "Смерть поэта" всегда звучит как-то более конкретно, чем "жизнь поэта". Возможно, потому, что слова "жизнь" и "поэт" практически синонимичны в своей положительной неопределённости. Тогда как "смерть" - даже само слово - почти столь же определенна, сколь собственное произведение поэта, то есть стихотворение, где основной признак - последняя строчка. Вне зависимости от смысла произведение стремится к концу, который придаёт ему форму и отрицает воскресение. За последней строкой не следует ничего." (5,92).
Поэтика констатации распада трагична, но трагизм здесь особого рода. Он "безблагодатен", так как внекатарсичен. За последней точкой следует не очищение, а молчание. Молчание языка - это, согласно языковому мифу, смерть, небытие, "астрономический ад", "чистый Хронос". И. Бродский с поразительным мужеством, которое, быть может, есть форма отчаяния человека, не принимающего Благую весть воскресения мертвых, исследовал путь искусства, дерзнувшего строить храм самому себе, до конца. Поэт своим творчеством подтвердил, сам того не желая, слова, сказанные ещё в 30-х годах XX века выдающимся исследователем культуры и искусства В. Вейдле: "В мастерской, при помощи всех тех инструментов, какими работало искусство, изготовляются сложнейшие механизмы, при виде которых рассыпается в прах мечта о чистой поэзии. Капище разрушено. На его месте не будет ничего, и развалины порастут травою, если религия, веками оторванная от искусства, не введёт его снова в свой подлинный, нерушимый храм; если искусство, блуждающее в бездорожье, не вспомнит о родине, покинутой так давно, не обретёт оправдания в религии".4 I I
Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Измайлов, Руслан Равилович, 2004 год
1. Бродский И. Сочинения: В 4 т. СПб.: Пушкинский фонд, 1992-1995.
2. Бродский И. Сочинения: В 7 т. СПб.: Пушкинский фонд, 1997-1999 (не оконченное).
3. Бродский И. Пейзаж с наводнением. СПб.: Пушкинский фонд, 2000. -240 с.
4. Бродский И. Форма времени. Стихотворения, эссе, пьесы: В 2 т. Минск: Эридан, 1992.
5. Бродский И. Большая книга интервью. М.: Захаров, 2000. - 702 с.1.
6. Абаева-Майерс Д. "Мы гуляли с ним по небесам.": Беседа с Исайей Берлином. М.: Издательство Независимая Газета, 1998. С. 111-121.
7. Айзенберг М. Одиссея стихосложения // Арион. 1994. № 3. С.22-27.
8. Аннинский JI. Рыжий ворон // Стрелец. 1996. № 2. С. 255-278.
9. Арьев А. Из Рима в Рим // Иосиф Бродский размером подлинника. - Таллинн: ЛО СП СССР, 1990. С. 222-234.
10. Ахапкин Д. Иосиф Бродский поэзия грамматики // Иосиф Бродский и мир. Метафизика. Античность. Современность. - СПб.: АОЗТ "Журнал "Звезда", 2000. С. 269-272.
11. Ахапкин Д. "Филологические метафоры" в поэзии Иосифа Бродского: Автореф. дис. канд. филол. наук. СПб.: Изд-во С. Петербургского унта, 2002. - 23 с.
12. Баранчак Ст. Переводя Бродского // Поэтика Бродского. Tenefly, N. J.: Hermitage, 1986. С. 239-251.
13. Баткин Л. Тридцать третья буква. Заметки читателя на полях стихов Иосифа Бродского. М.: РГГУ, 1996. - 333 с.
14. Безносов Э. ".Одна великолепная цитата" // Мир Иосифа Бродского. Путеводитель. СПб.: Издательство журнала "Звезда", 2003. С. 23-55.
15. Безносов Э. О смысле некоторых реминисценций в стихотворениях Иосифа Бродского // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. СПб.: "Журнал "Звезда", 1998. С. 186-190.
16. Бетеа Д. "То my Daughter" (1994) // Как работает стихотворение Бродского: Сборник статей. М.: Новое Литературное Обозрение, 2002. С. 231250.
17. Бетеа Д. Изгнание как уход в кокон: Образ бабочки у Набокова и Бродского // Русская литература. 1991. № 3. С. 167-175.
18. Бетеа Д. Мандельштам, Пастернак, Бродский: иудаизм, христианство и созидание модернистской поэтики // Русская литература XX века. Исследования американских ученых. СПб: Петро-РИФ, 1993. С. 362-399.
19. Бруднэ-Уигли Е. Пленник времени в метафизическом пространстве // Иосиф Бродский и мир. Метафизика. Античность. Современность. СПб.: АОЗТ "Журнал "Звезда", 2000. С. 347-358.
20. Вайль П. Вслед за Пушкиным // Иосиф Бродский: труды и дни. М.: Издательство Независимая Газета, 1998. С. 24-29.
21. Вайль П. Последнее стихотворение Иосифа Бродского // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. СПб.: "Журнал "Звезда", 1998. С. 5-8.
22. Вайль П. Рифма Бродского // Иосиф Бродский: труды и дни. М.: Издательство Независимая Газета, 1998. С. 5-13.
23. Вайль П., Генис А. От мира к Риму // Поэтика Бродского. - Tenefly, N.J.: Hermitage, 1986. С. 198-206.
24. Ваншенкина Е. Острие. Время и пространство в лирике Иосифа Бродского //Лит. обозрение. 1996. № 3. С. 35-41.
25. Венцлова Т. "Кенигсбергский текст" русской литературы и кенигсберг-ские стихи Иосифа Бродского // Как работает стихотворение Бродского: Сборник статей. М.: Новое Литературное Обозрение, 2002. С. 43-64.
26. Венцлова Т. "Литовский ноктюрн: Томасу Венцлова" (1973-1983) // Как работает стихотворение Бродского: Сборник статей. М.: Новое Литературное Обозрение, 2002. С. 108-133.
27. Венцлова Т. "Развитие семантической поэзии" // Полухина В. Бродский глазами современников. СПб.: "Журнал "Звезда", 1997. С. 265-279.
28. Венцлова Т. Путешествие из Петербурга в Стамбул // Октябрь. 1992. № 3. С. 170-177.
29. Верхейл К. "Эней и Дидона" Иосифа Бродского // Поэтика Бродского. -Tenefly, N. J.: Hermitage, 1986. С. 121-131.
30. Верхейл К. Кальвинизм, поэзия и живопись. Об одном стихотворении И. Бродского // Звезда. 1991. № 8. С. 195-198.
31. Верхейл К. Спуститься ниже мира живых // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. СПб.: "Журнал "Звезда", 1998. С. 30-36.
32. Верхейл К. Танец вокруг мира. Встречи с Иосифом Бродским. СПб.: АОЗТ "Журнал "Звезда", 2002. - 272 с.
33. Вестстейн В. "Мысль о тебе удаляется, как разжалованная прислуга." (1985) // Как работает стихотворение Бродского: Сборник статей. М.: Новое Литературное Обозрение, 2002. С. 172-185.
34. Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М.: Издательство Независимая Газета, 1998.-328 с.
35. Воробьёва А. Поэтика времени и пространства в поэзии И. Бродского // Возвращённые имена русской литературы. Самара: Изд-во СамГПИ, 1994. С. 185-197.
36. Гандлевский С. Олимпийская игра // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. СПб.: "Журнал "Звезда", 1998. С. 116-119.
37. Гаспаров М. Рифма Бродского // Гаспаров М. Избранные статьи. М.: Новое Литературное Обозрение, 1995. С. 205-224.
38. Генис А. Частный случай // Знамя. 1996. № 3. С. 221-223.
39. Глушко А. "Пилигрим" Мандельштама и "Пилигримы" Бродского: теория и практика "следующего шага" // Иосиф Бродский и мир. Метафизика.
40. Античность. Современность. СПб.: АОЗТ "Журнал "Звезда", 2000. С. 185-190.
41. Глушко А. Лингводицея Иосифа Бродского // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. СПб.: "Журнал "Звезда", 1998. С. 143-145.
42. Гордин Я. Перекличка во мраке. Иосиф Бродский и его собеседники. -СПб.: Пушкинский фонд, 2000. 232 с.
43. Гордин Я. Странник // Мир Иосифа Бродского. Путеводитель. СПб.: Издательство журнала "Звезда", 2003. С. 233-249.
44. Ефимов И. "Хоть пылью коснусь дорого пера" // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. СПб.: "Журнал "Звезда", 1998. С. 16-22.
45. Ефимов И. Крысолов из Петербурга // Иосиф Бродский размером подлинника. Таллинн: ЛО СП СССР, 1990. С. 176-193.
46. Жолковский А. "Я вас любил." Бродского //Жолковский А. "Блуждающие сны" и другие работы. М.: Наука, 1994. С.205-224.
47. Журавлёва 3. Иосиф Бродский и Время // Мир Иосифа Бродского. Путеводитель. СПб.: Издательство журнала "Звезда", 2003. С. 149-170.
48. Зайцев В. Иосиф Бродский и русские поэты XX века // Филологические науки. 1996. № 5. С. 342-344.
49. Зотов С. Литературная позиция Иосифа Бродского // Иосиф Бродский и мир. Метафизика. Античность. Современность. СПб.: АОЗТ "Журнал "Звезда", 2000. С. 107-125.
50. Зубова Л. Стихотворение Бродского "Одиссей Телемаку" // Старое литературное обозрение. 2001. № 2. С. 64-75.
51. Иосиф Бродский и мир. Метафизика. Античность. Современность. СПб.: АОЗТ "Журнал "Звезда", 2000. - 376 с.
52. Иосиф Бродский размером подлинника. Сборник, посвящённый 50-летию Бродского / Сост. Г. Комаров. Таллинн: ЛО СП СССР, 1990. - 252 с.
53. Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. Итоги трёх конференций. СПб.: "Журнал "Звезда", 1998. - 320 с.
54. Иосиф Бродский. Указатель литературы на русском языке за 1962-1995 годы. (2-е изд.) СПб.: Российская национальная библиотека, 1999. - 326 с.
55. Иосиф Бродский: труды и дни. / Редакторы-составители П. Вайль и Л. Лосев. М.: Издательство Независимая Газета, 1998. - 272 с.
56. Как работает стихотворение Бродского: Сборник статей. М.: Новое Литературное Обозрение, 2002. - 304 с.
57. Кац Б. К генезису поэтического образа рояля у Иосифа Бродского // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. СПб.: "Журнал "Звезда", 1998. С. 66-73.
58. Келебай Е. Поэт в доме ребёнка (пролегомены к философии Иосифа Бродского). М.: Издательство МГУ, 2000.
59. Ковалева И. "Греки" у Бродского: от Симонида до Кавафиса // Иосиф Бродский и мир. Метафизика. Античность. Современность. СПб.: АОЗТ "Журнал "Звезда", 2000. С. 139-151.
60. Ковалева И. "Памятник" Бродского (О пьесе "Мрамор") // Мир Иосифа Бродского. Путеводитель. СПб.: Издательство журнала "Звезда", 2003. С. 207-218.
61. Ковалева И. Античность в поэтике Иосифа Бродского // Мир Иосифа Бродского. Путеводитель. СПб.: Издательство журнала "Звезда", 2003. С. 170-207.
62. Ковалева И. Одиссей и Никто. Об одном античном мотиве в поэзии И. Бродского // Старое литературное обозрение. 2001. № 2. С. 75-80.
63. Колобаева Л. Связь времён: Иосиф Бродский и Серебряный век русской литературы // Вестник Московского университета. 2002. № 6. С. 20-39.
64. Коробова Э. Тождество двух вариантов // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. СПб.: "Журнал "Звезда", 1998. С. 60-66.
65. Крепе М. О поэзии Иосифа Бродского. Ann Arbor: Ardis, 1984.
66. Кривулин В. "Маска, которая срослась с лицом" // Полухина В. Бродский глазами современников. СПб.: "Журнал "Звезда", 1997. С. 169-187.
67. Кругликов В. Между эпохой и пространством (Подступы к поэтической философии И. Бродского) // Философия возвращённой литературы. М.: Наука, 1990. С. 80-97.
68. Кублановский Ю. "Америкашка в русской поэзии" // Полухина В. Бродский глазами современников. СПб.: "Журнал "Звезда", 1997. С. 187-199.
69. Кублановский Ю. Поэзия нового измерения // Новый мир. 1991. № 2. С. 242-245.
70. Кузнецов С. Распадающаяся амальгама (О поэтике Бродского) // Вопросы литературы. 1997. Вып. 3. С. 24-49.
71. Кукулин И. Образно-смысловая традиция русского пятистопного анапеста в раннем творчестве И. А. Бродского // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. СПб.: "Журнал "Звезда", 1998. С. 129-136.
72. Куллэ В. "Лингвистическая реальность, в которой все мы существуем" // Полухина В. Бродский глазами современников. СПб.: "Журнал "Звезда", 1997. С. 247-265.
73. Куллэ В. "Перенос греческого портика на широту тундры" // Лит. обозрение. 1996. № 3. С. 8-10.
74. Куллэ В. Поэтическая эволюция Иосифа Бродского в России (1957-1972): Автореф. дис. канд. филол. наук. М.: Лит. Институт, 1996. - 21 с.
75. Куллэ В. Обретший речи дар в глухонемой вселенной. (Наброски об эстетике Иосифа Бродского) // Родник. Рига, 1990. № 3. С. 77-80.
76. Куллэ В. Поэтический дневник И. Бродского 1961 года // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. СПб.: "Журнал "Звезда", 1998. С. 97-105.
77. Куллэ В. Путеводитель по переименованной поэзии // Мир Иосифа Бродского. Путеводитель. СПб.: Издательство журнала "Звезда", 2003. С. 5598.
79. Курганов Е. Бродский и искусство элегии // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. СПб.: "Журнал "Звезда", 1998. С. 166-186.
80. Курицын В. Бродский // Октябрь. 1997. № 6. С. 181-184.
81. Лакербай Д. Ахматова Бродский: проблема преемственности // Иосиф Бродский и мир. Метафизика. Античность. Современность. - СПб.: АОЗТ "Журнал "Звезда", 2000. С. 172-185.
82. Лебедева Г. О пространстве рождественских стихов (Русская поэзия советского периода) // Библия в культуре и искусстве. М.: Искусство, 1996. С. 360-389.
83. Левинтон Г. Смерть поэта: Иосиф Бродский // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. СПб.: "Журнал "Звезда", 1998. С. 190-216.
84. Лекманов О. О луне и реке в "Рождественском романсе" // Иосиф Бродский. Метафизика. Античность. Современность. СПб.: АОЗТ "Журнал "Звезда", 2000. С. 245-251.
85. Лосев Л. "На столетие Анны Ахматовой" (1989) // Как работает стихотворение Бродского: Сборник статей. М.: Новое Литературное Обозрение, 2002. С. 202-223.
86. Лосев Л. "Новое представление о поэзии" // Полухина В. Бродский глазами современников. СПб.: "Журнал "Звезда", 1997. С. 119-139.
87. Лосев Л. Бродский: от мифа к поэту. Предисловие // Поэтика Бродского. -Tenefly, N. J.: Hermitage, 1986. С. 7-15.
88. Лосев Л. Ниоткуда с любовью. Заметки о стихотворениях Иосифа Бродского // Континент. 1997. № 4. С. 307-331.
89. Лосев Л. Реальность зазеркалья: Венеция Иосифа Бродского // Иностранная литература. 1996. № 5. С. 224-237.
90. Лосев Л. Чеховский лиризм у Бродского // Поэтика Бродского. Tenefly, N. J.: Hermitage, 1986. С. 185-197.
91. Лотман М. "На смерть Жукова" (1974) // Как работает стихотворение Бродского: Сборник статей. М.: Новое Литературное Обозрение, 2002. С. 64-77.
92. Лотман М. Русский поэт лауреат Нобелевской премии по литературе // Дружба народов. 1988. № 8. С. 184-186.
93. Лотман М. С видом на море: Балтийская тема в поэзии Иосифа Бродского //Таллинн. 1990.№2. С. 113-117.
94. Лотман Ю., Лотман М. Между вещью и пустотой // Лотман Ю. О поэтах и поэзии. СПб.: "Искусство - СПб", 1996. С. 731-748.
95. Лурье С. Правда отчаянья // Нева. 1996. № 3. С. 186-192.
96. Лурье С. Свобода последнего слова // Звезда. 1990. № 8. С. 142-146.
97. Маркиш Ш. "Иудей и Еллин"? "Ни Иудей, ни Еллин"? // Иосиф Бродский: труды и дни. М.: Издательство Независимая Газета, 1998. С. 207-215.
98. Мейлах М. Об одном "топографическом" стихотворении Бродского // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. СПб.: "Журнал "Звезда", 1998. С. 249-252.
99. Милош Ч. Борьба с удушьем // Иосиф Бродский: труды и дни. М.: Издательство Независимая Газета, 1998. С. 237-248.
100. Минаков С. Третье Евангелие от Фомы? Претензии к Господу. Бродский и христианство // Иосиф Бродский. Метафизика. Античность. Современность. СПб.: АОЗТ "Журнал "Звезда", 2000. С. 73-88.
101. Мир Иосифа Бродского. Путеводитель. / Сост. В. Куллэ. СПб.: Издательство журнала "Звезда", 2003. - 420 с.
102. Муравьёва И. "Мрамор" ироническая модель рая? // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. - СПб.: "Журнал "Звезда", 1998. С. 252-257.
103. Назаров М. Два кредо. Этика и эстетика у Солженицына и у Бродского // Русское зарубежье в год тысячелетия крещения Руси. М.: Столица, 1991. С. 417-432.
104. Найман А. "Сгусток языковой энергии" // Полухина В. Бродский глазами современников. СПб.: "Журнал "Звезда", 1997. С. 31-55.
105. Найман А. Пространство Урании // Октябрь. 1990. № 12. С. 193-198.
106. Нестеров А. "Портрет трагедии" опыт анализа // Старое лит. обозрение. 2001. №2. С. 89-96.
107. Нестеров А. Джон Донн и формирование поэтики Бродского: за пределами "Большой Элегии" // Иосиф Бродский. Метафизика. Античность. Современность. СПб.: АОЗТ "Журнал "Звезда", 2000. С. 151-172.
108. Нива Ж. Путь к Риму. "Римские элегии" Иосифа Бродского // Иосиф Бродский и мир. Метафизика. Античность. Современность. СПб.: АОЗТI
109. Журнал "Звезда", 2000. С. 88-94.
110. Нокс Дж. Иерархия "других" в поэзии Бродского // Поэтика Бродского. -Tenefly, N. J.: Hermitage, 1986. С. 160-171.
111. Нокс Дж. Поэзия Иосифа Бродского: альтернативная форма существования, или Новое звено эволюции в русской культуре // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. СПб.: "Журнал "Звезда", 1998. С. 216-224.
112. Павлов М. Поэтика потерь и исчезновений // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. СПб.: "Журнал "Звезда", 1998. С. 22-30.
113. Панн JI. Альтернатива Иосифа Бродского // Иосиф Бродский. Метафизика. Античность. Современность. СПб.: АОЗТ "Журнал "Звезда", 2000. С. 5465.
114. Парчевская И. Поэт и время // Иосиф Бродский. Метафизика. Античность. Современность. СПб.: АОЗТ "Журнал "Звезда", 2000. С. 203-211.
115. Петрушанская Е. "Музыка среды" в зеркале поэзии // Мир Иосифа Бродского. Путеводитель. СПб.: Издательство журнала "Звезда", 2003. С. 89119.
116. Петрушанская Е. "Музыкальная история" Иосифа Бродского // Мир Иосифа Бродского. Путеводитель. СПб.: Издательство журнала "Звезда", 2003. С. 119-149.
117. Петрушанская Е. Джаз и джазовая поэтика у Бродского // Как работает стихотворение Бродского: Сборник статей. М.: Новое Литературное Обозрение, 2002. С. 250-269.
118. Пикач А. "И от чего мы больше далеки?." // Новое Лит. Обозрение. 1995. №4. С. 181-187.
119. Пикач А. Читая Бродского // Иосиф Бродский размером подлинника. -Таллинн: Изд-во ЛО СП СССР, 1990. С. 242-250.
120. Плеханова И. Формула превращения бесконечности в метафизике И. Бродского // Иосиф Бродский. Метафизика. Античность. Современность. -СПб.: АОЗТ "Журнал "Звезда", 2000. С. 36-54.
121. Poluchina V. Joseph Brodsky: A Poet for Our Time. Cambridge: Cambridge University Press, 1987. - 324 p.
122. Полухина В. "Я входил вместо дикого зверя в клетку" (1980) // Как работает стихотворение Бродского: Сборник статей. М.: Новое Литературное Обозрение, 2002. С. 133-159.
123. Полухина В. Бродский глазами современников. СПб.: "Журнал "Звезда", 1997.-336 с.
124. Полухина В. Бродский о своих современниках // Мир Иосифа Бродского. Путеводитель. СПб.: Издательство журнала "Звезда", 2003. С. 249-272.
125. Полухина В. Грамматика метафоры и художественный смысл // Поэтика Бродского. Tenefly, N. J.: Hermitage, 1986. С. 63-96.
126. Полухина В. Миф поэта и поэт мифа // Лит. обозрение. 1996. № 3. С. 4248.
127. Полухина В. Поэтический автопортрет Бродского // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. СПб.: "Журнал "Звезда", 1998. С. 145-154.
128. Полухина В., Пярле Ю. Словарь тропов Бродского (на материале сборника "Часть речи"). Тарту: Издательство Тартуского университета, 1995. -342 с.
129. Поэтика Бродского: Сб. статей / Под ред. проф. Л. Лосева. Tenefly, N. J.: Hermitage, 1986. - 263 с.
130. Проффер К. Остановка в сумасшедшем доме: поэма Бродского "Горбунов и Горчаков" // Поэтика Бродского. Tenefly, N. J.: Hermitage, 1986. С. 132140.
131. Прохорова Э. "Политический текст" Иосифа Бродского // Иосиф Бродский и мир. Метафизика. Античность. Современность. СПб.: АОЗТ "Журнал "Звезда", 2000. С. 94-107.
132. Разумовская А. Статуя в художественном мире И. Бродского // Иосиф Бродский и мир. Метафизика. Античность. Современность. СПб.: АОЗТ "Журнал "Звезда", 2000. С. 228-244.
133. Ранчин А. "На пиру Мнемозины": Интертексты Бродского. М.: Новое Литературное Обозрение, 2001. - 464 с.
134. Ранчин А. "Человек есть испытатель боли.": Религиозно-философские мотивы поэзии Бродского и экзистенциализм // Октябрь. 1997. № 1. С. 154-168.
135. Ранчин А. Иосиф Бродский: поэтика цитаты // Русская словесность. 1998. № 1.С. 36-41.
136. Расторгуев А. Интуиция абсолюта в поэзии Иосифа Бродского // Звезда. 1993. № 1.С. 173-183.
137. Рейн Е. "Прозаизированный тип дарования" // Полухина В. Бродский глазами современников. СПб.: "Журнал "Звезда", 1997. С. 13-33.
138. Рейн Е. Мой экземпляр "Урании" // Иосиф Бродский: труды и дни. М.: Издательство Независимая Газета, 1998. С. 139-154.
139. Рид P. "Belfast Tune" (1986) // Как работает стихотворение Бродского: Сборник статей. -М.: Новое Литературное Обозрение, 2002. С. 185-202.
140. Сайтанов В. Пушкин и Бродский // Поэтика Бродского. Tenefly, N. J.: Hermitage, 1986. С. 207-218.
141. Седакова О. Кончина Бродского // Лит. обозрение. 1996. № 3. С. 11-15.
142. Семёнов В. Стихосложение Иосифа Бродского. Метрика. Строфика. Ритмика. Ритм и синтаксис: Автореф. дис. канд. филол. наук. Тарту.: Тартуский университет, 1998. - 21 с.
143. Семёнова Е. Ещё о Пушкине и Бродском // Иосиф Бродский и мир. Метафизика. Античность. Современность. СПб.: АОЗТ "Журнал "Звезда", 2000. С. 131-139.
144. Семёнова Е. Поэма Иосифа Бродского "Часть речи" // Старое лит. обозрение. 2001. №2. С.80-87.
145. Семёнова Е. Поэма-цикл в творчестве Иосифа Бродского. (Традиции Блока, Цветаевой, Ахматовой в поэме Бродского "Часть речи"). Автореф. дис. . канд. филол. наук. М.: Лит. институт, 2002. - 20 с.
146. Сергеева-Клятис А. Суета, пустота и звезда в стихотворении "24 декабря 1971 года" // Иосиф Бродский и мир. Метафизика. Античность. Современность. СПб.: АОЗТ "Журнал "Звезда", 2000. С. 260-266.
147. Славянский Н. Твёрдая вещь // Новый мир. 1997. № 9. С. 197-203.
148. Служевская И. Бродский: от христианского текста к метафизике изгнания // Звезда. 2001. № 5. С. 194-201.
149. Служевская И. Поздний Бродский: путешествие в кругу идей // Иосиф Бродский и мир. Метафизика. Античность. Современность. СПб.: АОЗТ "Журнал "Звезда", 2000. С. 9-36.
150. Смит Дж. "Колыбельная Трескового мыса" (1975) // Как работает стихотворение Бродского: Сборник статей. М.: Новое Литературное Обозрение, 2002. С. 77-100.
151. Смит Дж. Версификация в стихотворении И. Бродского "Келломяки" // Поэтика Бродского. Tenefly, N. J.: Hermitage, 1986. С. 141-159.
152. Ставицкий А. Вещь как миф в текстах И. Бродского // Иосиф Бродский и мир. Метафизика. Античность. Современность. СПб.: АОЗТ "Журнал "Звезда", 2000. С. 65-73.
153. Степанов А. Организация художественного пространства в "Сретенье" И. Бродского // Литературный текст: проблемы и методы исследования. -Тверь: Изд-во ТГУ, 1997. С. 136-146.
154. Сумеркин А. "Пейзаж с наводнением" краткая история // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. - СПб.: "Журнал "Звезда", 1998. С. 4249.
155. Сухих И. Путешествие в Стамбул (О поэтике прозы И. Бродского) // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. СПб.: "Журнал "Звезда", 1998. С. 232-237.
156. Тележенский В. (Расторгуев А.) Новая жизнь, или возвращение к Колыбельной // Иосиф Бродский размером подлинника. Таллинн: ЛО СП СССР, 1990. С. 193-215.
157. Тименчик Р. "1867" (1975) // Как работает стихотворение Бродского: Сборник статей. -М.: Новое Литературное Обозрение, 2002. С. 100-108.
158. Тропкина Н. Структура художественного пространства в "Поэме без героя" А. Ахматовой и в "Мастере и Маргарите" М. Булгакова // Из истории советской литературы: Межвуз. сб. науч. тр. Пермь: ПГПИ, 1992. С. 7279.
159. Турома С. К анализу стихотворения Иосифа Бродского "Сан-Пьетро" // Иосиф Бродский и мир. Метафизика. Античность. Современность. СПб.: АОЗТ "Журнал "Звезда", 2000. С. 251-260.
160. Уланов А. Опыт одиночества: И. Бродский // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. СПб.: "Журнал "Звезда", 1998. С. 108-113.
161. Уланов А. Параллельные миры Иосифа Бродского // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. СПб.: "Журнал "Звезда", 1998. С. 113-116.
162. Уланов А. Язык как судьба // Иосиф Бродский и мир. Метафизика. Античность. Современность. СПб.: АОЗТ "Журнал "Звезда", 2000. С. 269-276.
163. Уфлянд В. "Если бог пошлёт мне читателей.": Традиция и новаторство в поэзии Иосифа Бродского // Петрополь. 1997. № 7. С. 21-28.
164. Уфлянд В. От поэта к мифу // Иосиф Бродский размером подлинника. -Таллинн: ЛО СП СССР, 1990. С. 163-165.
165. Уфлянд В. Ястреб русской словесности // Лит. обозрение. 1996. № 3. С. 34-35.
166. Филдс К. "Памяти Клиффорда Брауна" (1994). ("Полный запредел": Бродский, джаз, и ещё кое-что) // Как работает стихотворение Бродского: Сборник статей. М.: Новое Литературное Обозрение, 2002. С. 223-231.
167. Фоменко И. О двух особенностях лирики И. Бродского // Литературный текст: проблемы и методы исследования. Тверь: Изд-во ТГУ, 1997. С. 403-418.
168. Хини Ш. Песнеслагатель (об Иосифе Бродском) // Иосиф Бродский: труды и дни. М.: Издательство Независимая Газета, 1998. С. 259-264.
169. Шерр Б. Строфика Бродского: новый взгляд // Как работает стихотворение Бродского: Сборник статей. М.: Новое Литературное Обозрение, 2002. С. 269-300.
170. Шимон-Рейфер Я. "Зофья" (1961) // Как работает стихотворение Бродского: Сборник статей. М.: Новое Литературное Обозрение, 2002. С. 10-33.
171. Щербаков В. Некоторые вопросы науки в произведениях Бродского // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. СПб.: "Журнал "Звезда", 1998. С. 219-249.
172. Юхт В. Свидание с маятником // Мир Иосифа Бродского. Путеводитель. -СПб.: Издательство журнала "Звезда", 2003. С. 285-314.
173. Яничек Дж. "Стихи на смерть Т. С. Элиота" (1965) // Как работает стихотворение Бродского: Сборник статей. М.: Новое Литературное Обозрение, 2002. С. 33-43.1.I
174. Аверинцев С. Поэтика ранневизантийской литературы. М.: Coda, 1997. -343 с.
175. Антоний (Логинов), игумен. Свет и тьма в искусстве // Обитель слова: Альманах. М.: Издательство Ермолинской пустыни, 2000. С. 224-238.
176. Арутюнова Н. Время: модели и метафоры // Язык и время. М.: Наука, 1997. С. 51-61.
178. Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики. М.: Худ. литература, 1975. -425 с.
179. Бердяев Н. Философия творчества, культуры и искусства: В 2 т. М.: Искусство, 1994.
180. Бибихин В. Вера и культура // Наше положение: Образ настоящего. М.: Издательство гуманитарной литературы, 2000. С. 273-275.
181. Бицилли П. Элементы средневековой культуры. СПб.: Мифрил, 1995. -XXVIII + 244 с.
182. Булгаков С. Избранные статьи. -М.: Наука, 1993. 731 с.
183. Булгаков С. Свет невечерний. М.: Республика, 1994. - 415 с.
184. Булгаков С. Тихие думы. М.: Республика, 1996. - 509 с.
185. Булгаков С. Философия имени. М.: Наука, 1998. - 326 с.
186. Вейдле В. Умирание искусства. М.: Республика, 2001. - 447 с.
187. Вейник В. Почему я верю в Бога. - Минск: Издательство Белорусского Экзархата, 2000. 336 с.
188. Виноградов В. Избранные труды. Поэтика русской литературы. М.: Наука, 1976.-512 с.
189. Винокур Г. Понятие поэтического языка // Винокур Г. Избранные работы по русскому языку. М.: Гос. уч.-пед. изд-во Мин. прос. РСФСР, 1959. -С. 388-393.
190. Воропаев В. Духом схимник сокрушённый: жизнь и творчество Н. В. Гоголя. М.: Русская книга, 1994. - 356 с.
191. Вышеславцев Б. Этика преображённого эроса. М.: Республика, 1994. -368 с.
192. Гаспаров М. Избранные статьи. М.: Новое Литературное Обозрение, 1995.-426 с.
193. Гинзбург Л. О лирике. Л.: Сов. писатель, 1974. - 408 с.
194. Григорьев В. Хлебников: "Настоящий голод пространства" // Язык и пространство. М.: Языки славянских культур, 2000. С. 400-405.
196. Дронов М., протоиерей. Наука и истоки "научной веры" // а и ю. 1999. № 3. С. 299-314.
197. Дунаев М. Православие и русская литература: В 6 т. М.: Христианская литература, 2000.
201. Ильин И. Одинокий художник. М.: Искусство, 1994. - 348 с.
202. Иоанн (Шаховской), архиепископ Сан-Францисский. Избранное. Петрозаводск: Святой остров, 1992. - 575 с.
203. Каган М. Пространство и время в искусстве как проблема эстетической науки // Ритм, пространство и время в литературе и искусстве. Л.: Наука, 1974. С. 26-39.
204. Камю А. Бунтующий человек. М.: Политиздат, 1990. - 415 с.
205. Киприан (Керн), архимандрит. Антропология св. Григория Паламы. М.: Паломник, 1996. - 451 с.
206. Козырев Н. Избранные труды. СПб.: Наука, 1991. - 316 с.
207. Койре А. Очерки философской мысли. М.: Наука, 1985. - 285 с.
208. Кьеркегор С. Страх и трепет. М.: Республика, 1993. - 383 с.
209. Ларин Б. О лирике как разновидности художественной речи: семантические этюды // Ларин Б. Эстетика слова и язык писателя. Л.: Худ. лит-ра, 1974. С. 54-101.
210. Лепахин В. Икона и иконичность.- СПб.: Успенское подворье Оптиной Пустыни, 2002. 399 с.
211. Лихачёв Д. Поэтика древнерусской литературы. Л.: Наука, 1967. - 347 с.
212. Логический анализ языка: Язык и время. М.: Индрик, 1997. - 332 с.
213. Логический анализ языка: Языки пространств. М.: Индрик, 2000. - 350 с.
214. Лосев А. Бытие имя - космос. - М.: Мысль, 1993. - 958 с.
215. Лосев А. Миф Число - Сущность. - М.: Мысль, 1994. - 919 с.
216. Лосев А. Очерки античного символизма. М.: Мысль, 1993. - 959 с.
217. Лосев А. Форма. Стиль. - Выражение. - М.: Мысль, 1995. - 944 с.
218. Лосев А. Эстетика Возрождения. М.: Мысль, 1982. - 623 с.
219. Лосский Н. Бог и мировое зло. М.: Республика, 1994. - 432 с.
220. Лотман Ю. Записки о художественном пространстве // Труды по знаковым системам. Тарту: Издательство Тартуского университета, 1986. Вып. 19. С. 25-43.
221. Лотман Ю. О поэтах и поэзии. СПб.: "Искусство - СПб", 1996. - 848 с.
222. Лотман Ю. О русской литературе. СПб.: "Искусство - СПб", 1997. -848 с.
223. Лотман Ю. Семиотика. СПб.: "Искусство - СПб", 2000. - 848 с.
224. Мандельштам О. Об искусстве. М.: Искусство, 1995. - 416 с.
225. Мандельштам О. Собр. соч.: В 4 т. М.: "TEPPA"-"TERRA", 1991.
226. Мережковский Д. JI. Толстой и Ф. Достоевский. Вечные спутники. М.: Республика, 1995. - 623 с.
227. Мочульский К. А. Блок. А. Белый. В. Брюсов. М.: Республика, 1997. -570 с.
228. Мочульский К. Гоголь. Соловьев. Достоевский. М.: Республика, 1995. -607 с.
229. Муратов П. Ночные мысли. М.: Издательская группа "Прогресс", 2000. -320 с.
230. Мурьянов М. Время (понятие и слово) // Вопросы языкознания. 1978. № 2. С. 14-21.
231. Непомнящий В. Пушкин. Русская картина мира. М.: Наследие, 1999. -544 с.
232. Николаева О. Современная культура и Православие. М.: Издательство Московского подворья Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 1999. - 282 с.
233. Николай Кузанский. Сочинения: В 2 т. М.: Мысль, 1980.
234. Панова Л. "Мир", "пространство", "время" в поэзии Осипа Мандельштама. М.: Языки славянских культур, 2003. - 808 с.
235. Пас О. Освящение мига. СПб.; М.: СИМПО-ЗИУМ, 2000. - 411 с.
236. Пастернак Б. Об искусстве. М.: Искусство, 1990. - 399 с.
237. Полкинхорн Дж. Вера глазами физика. М.: Библейско-богословский институт, 1998. - 336 с.
238. Потебня А. Эстетика и поэтика. М.: Искусство, 1976. - 615 с.
239. Пригожин И., Стенгерс И. Время, хаос, квант. М.: Наука, 1995. - 256 с.
240. Раушенбах Б. Пристрастие. М.: Аграф, 1996. - 432 с.
241. Рейхенбах Г. Философия пространства и времени. М.: Прогресс, 1985. -356 с.
242. Розанов В. Несовместимые контрасты жития. М.: Искусство, 1990. -605 с.
243. Седакова О. Проза. М.: Эн Эф Нью / Ту Принт, 2001. - 360 с.
244. Седых О. Философия времени в творчестве О. Э. Мандельштама // Вопросы философии. 2001. № 5. С. 103-131.
245. Смит Дж. Взгляд извне: Статьи о русской поэзии и поэтике. М.: Языки славянских культур, 2002. - 528 с.
246. Соловьев В. Философия искусства и литературная критика. М.: Искусство, 1991.-701 с.
247. Стеблин-Каменский М. Миф. Д.: Наука, 1976. - 285 с.
248. Степун Ф. Встречи. М.: Аграф, 1998. - 256 с.
249. Струве Н. Осип Мандельштам. London: Overseas Publications Interchange Ltd, 1990. - 336 с.
250. Топоров В. Миф. Ритуал. Символ. Образ. М.: Издательская группа "Прогресс" - "Культура", 1995. - 624 с.
251. Трубецкой Е. Избранное. М.: Канон, 1995. - 480 с.
252. Тынянов Ю. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977. -575 с.
253. Успенский Б. История и семиотика (Восприятие времени как семиотическая проблема) // Труды по знаковым системам. Тарту: Издательство Тартуского университета, 1998. Вып. 831. С. 64-84.
254. Федотов Г. Судьба и грехи России: В 2 т. СПб.: София, 1992.253. Флоренский П. Анализ пространственности и времени в художественноизобразительных произведениях. М.: Издательская группа "Прогресс", 1993.-324 с.
255. Флоренский П. Избранные труды по искусству. М.: Изобразительное искусство, 1996.-285 с.
256. Флоренский П. Столп и утверждение истины. В 2 частях. М.: Издательство "Правда", 1990.
257. Флоренский П. У водоразделов мысли. М.: Издательство "Правда", 1990. -448 с.
258. Флоровский Г. Вера и культура. СПб.: Издательство Русского Христианского гуманитарного института, 1991. - 600 с.
259. Флоровский Г. Догмат и история. М.: Издательство Свято-Владимирского братства, 1998.-487 с.
260. Флоровский Г. Из прошлого русской мысли. М.: Аграф, 1998. - 380 с.
261. Флоровский Г. Пути русского богословия. Киев: Путь к истине, 1991. -600 с.
262. Франк С. Русское мировоззрение. СПб.: Наука, 1996. - 740 с.
263. Хайдеггер М. Время и бытие. М.: Республика, 1993. - 447 с.
264. Хокинг С. От большого взрыва до чёрных дыр. М.: Мир, 1990. - 168 с.
265. Хоружий С. Наше положение как повод для раздражения // Наше положение: Образ времени. М.: Издательство гуманитарной литературы, 2000. С. 86-88
266. Цветаева М. Об искусстве. М.: Искусство, 1991. - 429 с.
267. Шкинёв П. Пространство и время в литературе и искусстве: некоторые аспекты исследования // Касталия. Научно-теоретический журнал. Первый год издания. Нижний Новгород, 1993. С. 5-24.
268. Юрьева И. Пушкин и христианство. М.: Муравей, 1988. - 280 с.
269. Якобсон Р. Работы по поэтике. М.: Наука, 1987. - 315 с.
270. Яковлева Е. Фрагменты русской картины мира (модели пространства, времени и восприятия). М.: Гнозис, 1994. - 275 с.
Обратите внимание, представленные выше научные тексты размещены для ознакомления и получены посредством распознавания оригинальных текстов диссертаций (OCR). В связи с чем, в них могут содержаться ошибки, связанные с несовершенством алгоритмов распознавания. В PDF файлах диссертаций и авторефератов, которые мы доставляем, подобных ошибок нет.
Я очень люблю читать Бродского. Во многом потому, что он обладал невероятным талантом чувствовать время. Тонкое чувство времени, слух на время кажется мне самым важным, необходимым качеством для поэта, для писателя, таким же, как музыкальный слух для музыканта. Если нет чувства времени, то текста не получится.
"Время, которое нетерпимо
К храбрости и невинности
И быстро остывает
К физической красоте,
Боготворит язык и прощает
Всех, кем он жив;
Прощает трусость, тщеславие,
Венчает их головы лавром.
(Подстрочный перевод)
Я помню, как я сидел в маленькой избе, глядя через квадратное, размером с иллюминатор, окно на мокрую, топкую дорогу с бродящими по ней курами, наполовину веря тому, что я только что прочел, наполовину сомневаясь, не сыграло ли со мной шутку мое знание языка. У меня там был здоровенный кирпич англо-русского словаря, и я снова и снова листал его, проверяя каждое слово, каждый оттенок, надеясь, что он сможет избавить меня от того смысла, который взирал на меня со страницы. Полагаю, я просто отказывался верить, что еще в 1939 году английский поэт сказал: "Время... боготворит язык", - и тем не менее мир вокруг остался прежним.
Но на этот раз словарь не победил меня. Оден действительно сказал, что время (вообще, а не конкретное время) боготворит язык, и ход мыслей, которому это утверждение дало толчок, продолжается во мне по сей день. Ибо "обожествление" - это отношение меньшего к большему. Если время боготворит язык, это означает, что язык больше, или старше, чем время, которое, в свою очередь, старше и больше пространства. Так меня учили, и я действительно так чувствовал. Так что, если время - которое синонимично, нет, даже вбирает в себя божество - боготворит язык, откуда тогда происходит язык? Ибо дар всегда меньше дарителя. И не является ли тогда язык хранилищем времени? И не поэтому ли время его боготворит? И не является ли песня, или стихотворение, и даже сама речь с ее цезурами, паузами, спондеями и т. д. игрой, в которую язык играет, чтобы реструктурировать время? И не являются ли те, кем "жив" язык, теми, кем живо и время? И если время "прощает" их, делает ли оно это из великодушия или по необходимости? И вообще, не является ли великодушие необходимостью?
Несмотря на краткость и горизонтальность, эти строчки казались мне немыслимой вертикалью. Они были также очень непринужденные, почти болтливые: метафизика в обличии здравого смысла, здравый смысл в обличии детских стишков. Само число этих обличий сообщало мне, что такое язык, и я понял, что читаю поэта, который говорит правду - или через которого правда становится слышимой".
Иосиф Бродский "Поклониться тени"